Все для того, чтобы в один прекрасный день увидеть, как дочь покраснела и впервые не дала матери себя проводить до остановки.
— Тебя встречают? — только и выдохнула Анастасия Дмитриевна, чтобы услышать в ответ укоризненное «мам» совершенно пунцовой Наташи.
И все же Анастасия Дмитриевна проводила дочь — взглядом, силясь рассмотреть ее, а главное, его через окно. Это было не так просто: остановка располагалась почти и у перекрестка и чтобы увидеть будущих пассажиров, приходилось чуть ли не ложиться левой щекой на оконное стекло.
Расплющившись таким образом, Анастасия Дмитриевна дернула ногой, ударившись коленом об отопительную батарею и застонала, но не от неизбежного синяка, а от раны, которая, подобно синяку, не посинеет, не позеленеет и не пожелтеет прежде чем исчезнуть, а будет отныне и впредь кровоточить в самом сердце. Она увидела главное — его, нос которого, как показалось Анастасии Дмитриевне, воткнулся в лицо Наташи, хотя воображение подсказало ей, что они всего лишь поцеловались.
Всего лишь?! Анастасия Дмитриевна прислонилась спиной к стене, и пока сползала на пол, успела почувствовать, как слезы щекочут щеки и как чертовски болит колено. А еще она почувствовала, что дочь попала в беду, и что дело, черт возьми, совсем не в том, что они уехали на троллейбусе, а не на его Мерседесе, которого, по всей видимости, у него и нет.
Он был высок, слегка, как показалось Анастасии Дмитриевне, сутул и — вот несчастье–то — совершенно сед. А потому, струясь, словно горячая вода после ремонта от соседей этажом выше, по стене, Анастасия Дмитриевна успела попросить Бога, чтобы он не медлил, а принял бы ее в свое царствие вне очереди, ну или, коль скоро сочтет ее недостойной своих объятий, бросит в котел на растерзание чертям, только с одним условием. Как можно быстрее, чтобы не пережить ненароком этого высокого седого мужчину, будущего — материнское сердце не обманет — избранника дочери.
И хотя логика подсказывала, что в случае внезапной кончины престарелого супруга материнская помощь может стать для дочери залогом новой, гораздо более просчитанной попытки супружества, ни о чем таком Анастасия Дмитриевна и думать не хотела. Ни о Наташиных слезах в подушку, ни о внуках — наполовину, как и Наташа, сиротах, ни о порядочных, мать их, семьянинах, не особо изобретательных, а потому оставляющих своим любовницам одни и те же дары: собственное семя и несбыточные надежды. Но больше всего Анастасия Дмитриевна гнала от себя мысль, что передает дочери собственную судьбу. Может ли быть наследство хуже, чем вдовья участь?
И все же, усевшись на пол, Анастасия Дмитриевна почувствовала под задом перекосившийся паркет, а под собой — твердую почву. Сердечная боль трансформировалась в невеселые, но все же мысли — превращение не такое уж и сказочное, если припомнить, что и жир способен стать мышцами.
Она позвонила Наташе и, стараясь сохранять голос естественным — не мрачным, но и не притворно радостным, пригласила дочь с, как она выразилась, «твоим парнем» в ближайшую субботы к себе на блины, и Наташа сразу же согласилась.
То, что первый блин вышел комом, придало Анастасии Дмитриевне уверенности. Значит, дальше все пойдет как по маслу, обнадежила она себя и уверенно взмахнув сковородой, перевернула в воздухе очередной блин.
— Николай… Андреевич, — запнувшись, представился высокий седой мужчина, явно не зная как отрекомендовать себя матери подруги, тем более, если она твоя ровесница.
На помощь пришла Наташа.
— Следователь главного комиссариата полиции Кишинева, майор Апостол, — чуть иронично, но не без гордости продекламировала она.
Последние сомнения у Анастасии Дмитриевны отпали: у, на вид шестидесятилетнего, майора полиции не могло быть собственного Мерседеса, и первое ее желание, возникшее, стоило гостям переступить порог — спрятать, да как можно скорее под стол, в шкаф, неважно, главное, подальше с глаз водку и коньяк, как невольных соучастников ее умысла, словно им не положено быть на столе у радушной хозяйки — это желание исчезло с последними сомнениями.
Дочь нужно было спасать и как можно скорее.
— Давайте за знакомство! — подняла бокал Анастасия Дмитриевна, стоило Николаю Андреевичу разлить по бокалам спиртное.
Они вдвоем сразу нашли общий язык — Наташа объясняла это себе общностью взглядов одного поколения, и хотя остальные присутствующие могли лишь догадываться, она одна точно знала, что ее друг старше ее матери на семь лет.
Они понимали друг друга с полуслова и Наташе даже стало немного не по себе. Николай произнес дежурный комплимент — естественно, запущенной комнате, которую обвел растерянным взглядом, а мама, что тоже само собой разумеется, сбегала за семейным альбомом.
Бросив беспокойный взгляд на Наташу, Анастасия Дмитриевна распахнула альбом на странице с закладкой: вот мой покойный муж, вот он в армии, вот наша свадьба (здесь ее палец задержался на совершенно седой шевелюре Сергея Ивановича), вот Наташенька, здесь ей годик. И снова метнув взгляд–стрелу в Наташину сторону, Анастасия Дмитриевна бросила:
— Он был старше меня на тридцать один год.
Наташа ничего не сказала, лишь подперла ладонью подбородок, зато Николай отреагировал на намек совсем не так, как этого хотелось Анастасии Дмитриевне. Не стушевался, не покраснел, не повернулся, в поисках поддержки, к Наташе и вообще ничем не продемонстрировал, что слова хозяйки дома могут как–то относиться к нему.
— Мне очень жаль, — сказал он с отработанной интонацией и сжал губы.
Должно быть, то же самое и с точно таким выражением лица майор Апостол произносил десятки раз, сообщая родственникам жертвы преступления о происшедшем убийстве, расследование которого ему поручали. После чего наигранное сожаление мгновенно испарялось, и он немедленно наносил второй, вслед за ужасной вестью, удар в потянувшуюся было к нему за утешением — словно он не следователь, а священник — душу, обжигая ее циничной деловитостью тона:
— Не было ли у потерпевшего в последнее время контактов с подозрительными людьми?
К Наташиной маме Николай был более благосклонен. Он тактично выждал, пока Анастасия Дмитриевна запьет всплывшую в памяти утрату коньяком, и, обозначив улыбку слегка поднятыми уголками рта, спросил:
— Наташа рассказывала, как мы познакомились?
Коньяк встал у Анастасии Дмитриевны в горле: ей показалось, что в пищеводе застрял бильярдный шар. Прикрыв ладонью рот и источая невольные слезы, она помотала головой.
— Хм, — усмехнулся Николай, откинулся на стуле и мечтательно взглянул в потолок, — она пришла ко мне за интервью…
— Я на минутку, — перебила Наташа и, дождавшись синхронных полукивков матери и Николая, поднялась из–за стола.
По пути в туалет она мельком взглянула в комнату матери и, сделав еще пару шагов, застыла как вкопанная. Алкоголь, до этого приятно разливавшийся по ногам и мягко, словно в замедленной съемке, ударивший в голову, резко и больно застучал в висках. Ватные ноги обрели былую твердость, спина выпрямилась; должно быть, так чувствует себя волчица, которая внезапно поняла, что за красными флажками ее не ждет ничего хорошего.
— …случай–то был громкий. Да вам Наташа наверняка рассказывала, — доносился из гостиной голос Николая.
Помотав головой, словно пытаясь сбросить наваждение, Наташа сделала еще несколько шагов, но до туалета так и не дошла, а заглянула в маленькую комнату — свою бывшую детскую, а сейчас просто свою, в комнату, где она ночевала — не часто, только если задерживалась у матери допоздна.
— … типа этого, кстати, признали потом вменяемым…
Наташа прислонилась к дверному косяку и закрыла ладонью рот. Ее совсем поверхностных познаний в математике хватило, чтобы все вычислить, а безупречной логики — чтобы понять, что собственное вероломство мать оправдывает своими представлениями о ее, Наташином будущем.
— …причем он не боялся орудовать, если это слово здесь уместно, в одном–единственном районе города…
Кровать в Наташиной комнате была застелена свежим бельем, а в изголовье, как всегда, ожидала одна подушка. В комнате матери все было почти как всегда, с одним лишь исключением: диван был заблаговременно раскрыт и застелен бельем, и на нем появилась вторая подушка.
Впервые после смерти отца.
Вспомнив, что оставила Николая в компании двух бутылок водки, еще двух коньяка и огромной горы блинов, Наташа повернулась спиной к двери туалета.
— Что же вы маман? — крикнула она с порога гостиной. Сидевший спиной Николай замолчал и обернулся, а во взгляде матери обнаружилось отчаяние и мольба. — Жениха отбить желаете-с? — зачем–то окончательно перешла на псевдодореволюционный Наташа.
— Наташ, ты чего? — сдавленно спросил Николай.
